1

СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ

И ВРЕМЕННОЕ РЕВОЛЮЦИОННОЕ

ПРАВИТЕЛЬСТВО[1]

Напечатано 5 и 12 апреля                                     Печатается по тексту газеты

(23 и 30 марта) 1905 г.                                                         сверенному с рукописью

в газете «Вперед» №№ 13 и 14

3

I

Всего пять лет тому назад лозунг «долой самодержа­вие!» казался многим представителям социал-демокра­тии преждевременным, непонятным для рабочей массы. Эти представители справедливо были относимы к оппор­тунистам. Им разъясняли и разъяснили, что они от­стают от движения, что они не понимают задач партии, как передового отряда класса, как его руководителя и организатора, как представителя движения в целом, его коренных и главных целей. Эти цели временно могут заслоняться повседневной будничной работой, но никогда не должны терять значения путеводной звезды для борющегося пролетариата.

И вот настало время, когда революционное пламя охватило всю страну, когда в неизбежность ниспровер­жения самодержавия в ближайшем будущем уверовали самые неверующие. А социал-демократии, точно по какой-то иронии истории, приходится еще раз иметь дело с такими же реакционными, оппортунистическими попытками оттащить назад движение, принизить его задачи, затемнить его лозунги. Полемика с представи­телями таких попыток становится задачей дня, приобре­тает (вопреки мнению многих и многих, недолюбливаю­щих полемики внутри партии) громадное практическое значение. Ведь чем ближе подходим мы к непосредст­венному осуществлению наших ближайших политиче­ских задач, тем больше необходимость совершенно ясно понимать эти задачи, тем вреднее всякие двусмыслен­ности, недомолвки или недомыслия в этом вопросе.

4

А недомыслия весьма немало среди социал-демокра­тов новоискровского или (что почти то же) рабочедельского лагеря[2]. Долой самодержавие! — с этим все со­гласны, не только все социал-демократы, но и все демократы, даже все либералы, если верить их тепереш­ним заявлениям. Но что это значит? Как именно должно произойти это низвержение теперешнего правительства? Кто должен созвать то учредительное собрание, которое теперь готовы выставить, — с признанием всеобщего и т. д. избирательного права — своим лозунгом и освобожденцы (см. № 67 «Освобождения»[3])? В чем именно должно состоять действительное обеспечение свобод­ных и выражающих интересы всего народа выборов в такое собрание?

Кто не дает себе ясного и точного ответа на эти вопросы, тот не понимает лозунга: долой самодержавие! А эти вопросы неизбежно подводят нас к вопросу о вре­менном революционном правительстве; не трудно по­нять, что при самодержавии действительно свободные всенародные выборы в учредительное собрание с полным обеспечением действительно всеобщей, равной, прямой и тайной подачи голосов не только невероятны, но прямо невозможны. И если мы не зря выдвигаем практическое требование немедленного низвержения самодержавного правительства, то мы должны же выяснить себе, каким именно другим правительством хотим мы заменить правительство низвергаемое, или иначе сказать: как мы смотрим на отношение социал-демократии к вре­менному революционному правительству?

По этому вопросу оппортунисты современной социал-демократии, т. е. новоискровцы, так же усиленно тащат партию назад, как пять лет назад рабочедельцы по во­просу о политической борьбе вообще. Их реакционные взгляды по этому пункту всего цельнее развиты в бро­шюре Мартынова «Две диктатуры», которую специаль­ной заметкой одобрила и рекомендовала «Искра»[4] (№ 84) и на которую мы не раз уже обращали внимание наших читателей.

В самом начале своей брошюры Мартынов пугает нас такой страшной перспективой: если бы крепкая орга­-

5

низация революционной социал-демократии могла «на­значить и провести всенародное вооруженное восстание» против самодержавия, о чем мечтал Ленин, то «не оче­видно ли, что всенародная воля назначила бы сейчас же после революции именно эту партию временным прави­тельством? Не очевидно ли, что народ именно этой пар­тии, а не какой-либо другой, вручил бы ближайшую судьбу революции?»

Это невероятно, но это факт. Будущий историк рус­ской социал-демократии с удивлением должен будет констатировать, что в самом начале русской революции жирондисты социал-демократии пугали революционный пролетариат подобной перспективой! Все содержание брошюры Мартынова (и целого ряда статей и отдельных мест в статьях новой «Искры») сводится к размалевыванию «ужасов» этой перспективы. Идейному вождю новоискровцев чудится тут «захват власти», мерещится пугало «якобинства», бакунизма, ткачевизма[5] и прочих страшных измов, которыми так охотно пугают поли­тических младенцев разные революционные нянюшки[a]. И, разумеется, не обходится при этом без «цитат» из Маркса и Энгельса. Бедные Маркс и Энгельс, как только не злоупотребляли цитатами из их произведений! Вы помните: на ту истину, что «всякая классовая борьба есть борьба политическая»[6], ссылались для оправдания узости и отсталости наших политических задач и спо­собов политической агитации и борьбы? Теперь лжесви­детелем в пользу хвостизма выводится Энгельс. Он писал в «Крестьянской войне в Германии»: «Самым худ­шим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство»[7]. Достаточно внимательно прочесть это начало длинной цитаты, приводимой Мартыновым, чтобы убедиться, как искажает мысль автора наш хвостист. Энгельс говорит о власти, обеспечивающей господство класса.

6

Неужели это не ясно? По отношению к пролетариату это, следовательно, власть, обеспечивающая господство пролетариата, т. е. диктатура пролетариата для совер­шения социалистического переворота. Мартынов не по­нимает этого, смешивая временное революционное правительство в эпоху свержения самодержавия с обес­печенным господством пролетариата в эпоху свержения буржуазии, смешивая демократическую диктатуру про­летариата и крестьянства с социалистической дикта­турой рабочего класса. А между тем, из продолжения цитаты Энгельса, мысль его становится еще более ясной. Вождь крайней партии — говорит он — должен будет «отстаивать интересы чуждого ему класса и отделы­ваться от своего класса фразами, обещаниями и увере­ниями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно»[8].

Подчеркнутые места ясно показывают, что Энгельс предостерегает именно от того ложного положения, которое является результатом непонимания вождем действительных интересов «своего» класса и действи­тельного классового содержания переворота. Для на­глядности попробуем разжевать это нашему глубоко­мысленному Мартынову на простом примере. Когда народовольцы, думая представлять интересы «труда», уверяли себя и других, что 90 проц. крестьян в будущем русском учредительном собрании будут социалистами, они попадали этим в ложное положение, неминуемо долженствующее привести к их безвозвратной полити­ческой гибели, ибо эти «обещания и уверения» не соот­ветствовали объективной действительности. На деле они проводили бы интересы буржуазной демокра­тии, «интересы другого класса». Не начинаете ли вы понимать кое-что, почтеннейший Мартынов? Когда соци­алисты-революционеры[9] изображают неизбежно пред­стоящие России аграрные преобразования, как «социа­лизацию», как «передачу земли народу», как начало «уравнительного пользования», они ставят себя в лож­ное положение, неминуемо долженствующее привести их к безвозвратной политической гибели, ибо на деле

7

как раз те преобразования, которых они добиваются, обеспечат господство другого класса, крестьянской бур­жуазии, так что их фразы, обещания и уверения будут тем скорее опровергнуты действительностью, чем быст­рее пойдет развитие революции. Вы все еще не пони­маете, в чем дело, почтеннейший Мартынов? Вы все еще не понимаете, что суть мысли Энгельса состоит в указании на гибельность непонимания действительных исторических задач переворота, что слова Энгельса применимы, следовательно, к народовольцам и «социа­листам-революционерам»?

II

Энгельс указывает на опасность непонимания во­ждями пролетариата непролетарского характера пере­ворота, а умный Мартынов выводит отсюда опасность того, чтобы вожди пролетариата, отгородившие себя и программой и тактикой (т. е. всей пропагандой и аги­тацией) и организацией от революционной демократии, играли руководящую роль в создании демократической республики. Энгельс видит опасность в смешении во­ждем мнимосоциалистического и реальнодемократического содержания переворота, а умный Мартынов выводит отсюда опасность того, чтобы пролетариат вместе с крестьянством брал на себя сознательно дик­татуру в проведении демократической республики, как последней формы буржуазного господства и как наилуч­шей формы для классовой борьбы пролетариата с бур­жуазией. Энгельс видит опасность в фальшивом, ложном положении, когда говорят одно, а делают другое, когда обещают господство одного класса, а обеспечивают на деле господство другого класса; Энгельс в этой фальши видит неизбежность безвозвратной политической гибели, а умный Мартынов выводит отсюда опасность гибели вследствие того, что буржуазные сторонники демократии не дадут пролетариату и крестьянству обес­печить действительно демократической республики. Умный Мартынов никак не в силах понять, что такая гибель, гибель вождя пролетариата, гибель тысяч пролетариев в борьбе за действительно демократическую

8

республику, будучи физической гибелью, не только не есть политическая гибель, а, напротив, есть величай­шее политическое завоевание пролетариата, величайшее осуществление им его гегемонии в борьбе за свободу. Энгельс говорит о политической гибели того, кто бессознательно сбивается с своей классовой дороги на чужую классовую дорогу, а умный Мартынов, благого­вейно цитируя Энгельса, говорит о гибели того, кто пойдет дальше и дальше по верной классовой дороге.

Различие точек зрения революционной социал-демо­кратии и хвостизма выступает тут со всей очевидностью. Мартынов и новая «Искра» пятятся от ложащейся на пролетариат вместе с крестьянством задачи самого радикального демократического переворота, пятятся от социал-демократического руководства этим переворо­том, отдавая таким образом хотя бы и бессознательно интересы пролетариата в руки буржуазной демократии. Из той справедливой мысли Маркса, что мы должны готовить не правительственную, а оппозиционную пар­тию будущего, Мартынов делает вывод, что мы должны учинять хвостистскую оппозицию настоящей револю­ции. К этому сводится его политическая мудрость. Вот его рассуждение, над которым мы очень рекомен­довали бы читателю подумать: «Пролетариат не может получить ни всей, ни части политической власти в государстве, покуда он не сделает социалистической революции. Это — то неоспоримое положение, которое отделяет нас от оппортунистиче­ского жоресизма...» (Мартынов, с. 58), — и которое, добавим мы от себя, неоспоримо доказывает неспо­собность почтенного Мартынова понимать, что к чему. Смешивать участие пролетариата во власти, сопроти­вляющейся социалистическому перевороту, с участием пролетариата в демократической революции, значит безнадежно не понимать, о чем идет дело. Это все равно, что смешать участие Мильерана в министерстве убийцы Галифе с участием Варлена в Коммуне, отстаивавшей и отстоявшей республику.

Но слушайте дальше, чтобы видеть, как путается наш автор: «...Но если так, то очевидно, что предстоящая

9

революция не может реализовать никаких политиче­ских форм против воли всей (курсив Мартынова) бур­жуазии, ибо она будет хозяином завтрашнего дня...» Во-первых, почему здесь говорится только о политиче­ских формах, тогда как в предыдущей фразе речь шла о власти пролетариата вообще, вплоть досоциалистиче­ской революции? почему автор не говорит о реализа­ции экономических форм? Потому, что он незаметно для самого себя перескочил уже с социалистическо­го переворота на демократический. Если же так (это во-вторых), то совершенно ошибочно автор говорит tout court (просто-напросто) о «воле всей буржуазии», потому что эпоха демократического переворота отли­чается как раз различием воли разных слоев буржуазии, только избавляющейся от абсолютизма. Говорить о де­мократическом перевороте и ограничиваться простым и голым противопоставлением пролетариата и буржуа­зии есть чистая несообразность[b], ибо этот переворот знаменует именно тот период развития общества, когда масса его стоит собственно между пролетариатом и бур­жуазией, составляет из себя обширнейший мелкобур­жуазный, крестьянский слой. У этого гигантского слоя, именно потому, что демократический переворот еще не совершен, гораздо больше общих интересов с проле­тариатом в деле реализации политических форм, чем у «буржуазии» в настоящем и узком значении этого слова. В непонимании этой простой вещи один из глав­ных источников мартыновской путаницы.

Дальше: «...Если так, то путем простого устрашения большинства буржуазных элементов революционная борьба пролетариата может привести только к одному,— к восстановлению абсолютизма в его первоначальном виде, — и пролетариат, конечно, перед этим возможным результатом не остановится, он не откажется от устра­шения буржуазии на худой конец, если дело будет кло­ниться решительно к тому, чтобы мнимой конституцион­ной уступкой оживить и укрепить разлагающуюся

10

самодержавную власть. Но, выступая на борьбу, про­летариат, само собою разумеется, имеет в виду не этот худой конец».

Вы понимаете что-нибудь, читатель? Пролетариат не остановится перед устрашением, ведущим к восста­новлению абсолютизма, в случае, если будет грозить мнимо конституционная уступка! Это все равно, как если бы я сказал; мне грозит египетская казнь в виде однодневного разговора с одним Мартыновым; поэтому на худой конец я прибегаю к устрашению, которое мо­жет привести только к двухдневному разговору с Мар­тыновым и Мартовым. Ведь это просто сапоги всмятку, почтеннейший!

Мысль, которая мерещилась Мартынову, когда он писал воспроизведенную нами бессмыслицу, состоит в следующем: если в эпоху демократического переворота пролетариат станет устрашать буржуазию социалисти­ческой революцией, то это поведет только к реакции, ослабляющей и демократические завоевания. Только и всего. Ни о восстановлении абсолютизма в первона­чальном виде, ни о готовности пролетариата на худой конец прибегать к худой глупости не может быть, понятно, и речи. Все дело сводится опять-таки к тому различию между демократическим и социалистическим переворотом, которое Мартынов забывает, к суще­ствованию того гигантского крестьянского и мелкобур­жуазного населения, которое демократический пере­ворот поддержать способно, а социалистический в дан­ную минуту не способно.

Послушаем нашего умного Мартынова еще: «...Оче­видно, борьба между пролетариатом и буржуазией накануне буржуазной революции должна в некоторых отношениях отличаться от этой же борьбы в ее заключи­тельной стадии, накануне социалистической револю­ции...». Да, это очевидно, и если бы Мартынов подумал, в чем именно состоит это отличие, то он вряд ли написал бы предшествующую галиматью да и всю свою бро­шюру.

«...Борьба за влияние на ход и исход буржуазной революции может выразиться только в том, что проле­-

11

тариат будет оказывать революционное давление на волю либеральной и радикальной буржуазии, что более демократические «низы» общества заставят его «верхи» согласиться довести буржуазную революцию до ее логического конца. Она выразится в том, что проле­тариат будет в каждом случае ставить перед буржуа­зией дилемму: либо назад в тиски абсолютизма, в кото­рых она задыхается, либо вперед с народом».

Эта тирада — центральный пункт брошюры Марты­нова. Тут вся ее соль, все ее основные «идеи». И чем же оказываются эти умные идеи? Посмотрите: что такое эти «низы» общества, этот «народ», о котором, наконец, вспомнил наш мудрец? Это именно тот многомиллион­ный мелкобуржуазный городской и крестьянский слой, который вполне способен выступить революционным демократом. А что такое это давление пролетариата плюс крестьянства на верхи общества, что такое это движение пролетариата вместе с народом вперед вопреки верхам общества? Это и есть та революционная демокра­тическая диктатура пролетариата и крестьянства, против которой ратует наш хвостист! Он боится только додумать до конца, боится назвать вещи их настоящим именем. Он говорит поэтому слова, значения которых не понимает, он робко повторяет, с смешными и неум­ными выкрутасами[c], лозунги, настоящий смысл кото­рых от него ускользает. Только с хвостистом и возмо­жен поэтому такой курьез в самой «интересной» части его заключительных выводов: революционное давление и пролетариата и «народа» на верхи общества, но без революционно-демократической диктатуры пролета­риата и крестьянства, — до этого мог договориться только Мартынов! Мартынов хочет, чтобы пролетариат грозил верхам общества, что он с народом пойдет вперед, но чтобы в то же время пролетариат твердо решил с своими новоискровскими вождями не идти вперед по демократическому пути, ибо это есть путь револю­ционно-демократической диктатуры. Мартынов хочет,

12

чтобы пролетариат оказывал давление на волю верхов обнаружением своего безволия. Мартынов хочет, чтобы пролетариат побуждал верхи «согласиться» довести буржуазную революцию до ее логического демократическо-рсспубликанского конца, побуждал тем, что выражал свою собственную боязнь взять на себя вместе с народом это доведение революции до конца, взять на себя власть и демократическую диктатуру. Мартынов хочет, чтобы пролетариат был авангардом в демокра­тическом перевороте, и поэтому умный Мартынов пугает пролетариат перспективой участия во времен­ном революционном правительстве в случае успеха восстания!

Дальше некуда идти в реакционном хвостизме. Мар­тынову, как святому человеку, надо земно поклониться за то, что он довел до конца хвостистские тенденции новой «Искры» и выразил их рельефно и систематически по самому злободневному и коренному политическому вопросу[d].

III

В чем источник мартыновской путаницы? В смешении демократического и социалистического переворота, в заб­вении роли промежуточного, между «буржуазией» и «пролетариатом» стоящего народного слоя (мелкобур­жуазная масса городской и деревенской бедноты, «полупролетарии», полухозяйчики), в непонимании истинного значения нашей программы-минимум. Мар­тынов слыхал, что социалисту неприлично участвовать в буржуазном министерстве (когда пролетариат борется за социалистический переворот) и поспешил «понять» это так, что не следует участвовать вместе с револю­ционной буржуазной демократией в революционно-демократическом перевороте и в той диктатуре, которая необходима для полного осуществления такого пере­ворота. Мартынов читал нашу программу-минимум, но не заметил, что строгое выделение в ней преобразо-

13

ваний, осуществимых на почве буржуазного общества, в отличие от социалистических преобразований, имеет не книжное только значение, а самое жизненное, практическое[e]; он не заметил, что в революционный период она подлежит немедленной проверке и приме­нению на деле. Мартынов не подумал, что отказ от идеи революционно-демократической диктатуры в эпоху падения самодержавия равносилен отказу от осуще­ствления нашей программы-минимум. В самом деле, вспомните только все экономические и политические преобразования, выставленные в этой программе, тре­бования республики, народного вооружения, отделе­ния церкви от государства, полных демократических свобод, решительных экономических реформ. Разве не ясно, что проведение этих преобразований на почве буржуазного строя немыслимо без революционно-демо­кратической диктатуры низших классов? Разве не ясно, что речь идет тут именно не об одном пролетариате в отличие от «буржуазии»[f], а о «низших классах», которые являются активными двигателями всякого демократического переворота? Эти классы — проле­тариат плюс десятки миллионов городской и деревен­ской бедноты, живущей в условиях мелкобуржуазного существования. Принадлежность к буржуазии весьма многих представителей этой массы несомненна. Но еще более несомненно, что в интересах этой массы лежит полное осуществление демократизма и что чем просве­щеннее эта масса, тем неизбежнее ее борьба за это пол­ное осуществление. Социал-демократ никогда не забудет, конечно, о двойственной политико-экономической на­туре мелкобуржуазной городской и сельской массы, он никогда не забудет о необходимости отдельной и самостоятельной классовой организации борющегося за социализм пролетариата. Но он не забудет также, что у этой массы есть «кроме прошлого будущее, кроме

14

предрассудков рассудок»[10], толкающий ее вперед, к революционно-демократической диктатуре; он не забу­дет, что просвещение дается не одной книжкой, и даже не столько книжкой, сколько самим ходом революции, раскрывающей глаза, дающей политическую школу. При таких условиях теория, отказывающаяся от идеи революционно-демократической диктатуры, не может быть названа иначе, как философическим оправданием политической отсталости[g].

Революционный социал-демократ с презрением отбро­сит от себя подобную теорию. Накануне революции он будет не только указывать «худой конец» ее[h]. Нет, он будет также указывать на возможность лучшего конца. Он будет мечтать, — он обязан мечтать, если он не безнадежный филистер, — о том, что после ги­гантского опыта Европы, после невиданного размаха энергии рабочего класса в России, нам удастся разжечь, как никогда, светильник революционного света перед темной и забитой массой, нам удастся, — благодаря тому, что мы стоим на плечах целого ряда революцион­ных поколений Европы, — осуществить с невиданной еще полнотой все демократические преобразования, всю нашу программу-минимум; нам удастся добиться того, чтобы русская революция была не движением нескольких месяцев, а движением многих лет, чтобы она привела не к одним только мелким уступкам со стороны властей предержащих, а к полному ниспровер­жению этих властей. А если это удастся, — тогда... тогда революционный пожар зажжет Европу; истомив­шийся в буржуазной реакции европейский рабочий поднимется в свою очередь и покажет нам, «как это делается»; тогда революционный подъем Европы окажет обратное действие на Россию и из эпохи нескольких революционных лет сделает эпоху нескольких револю­ционных десятилетий, тогда... но мы успеем еще не раз поговорить о том, что мы сделаем «тогда», поговорить

15

не из проклятого женевского далека, а перед тысяч­ными собраниями рабочих на улицах Москвы и Петер­бурга, перед свободными сходками русских «мужиков».

IV

Филистерам новой «Искры» и ее «властителю дум», нашему доброму начетчику Мартынову, чужды и странны, разумеется, такие мечты. Они боятся полного осуществления нашей программы-минимум путем рево­люционной диктатуры простого и черного народа. Они боятся за свою собственную сознательность, боятся потерять указку по вызубренной (но не продуманной) книжке, боятся оказаться не в состоянии отличить правильные и смелые шаги демократических преобра­зований от авантюристских прыжков неклассового, народнического социализма или анархизма. Их фили­стерская душа справедливо подсказывает им, что при быстром ходе вперед труднее отличить верный путь и быстро решать сложные и новые вопросы, чем при рутине будничной, мелкой работы; поэтому они инстинк­тивно шепчут: чур меня, чур меня! да минует меня чаша революционно-демократической диктатуры! как бы не погибнуть! господа! вы уже лучше «медленным шагом, робким зигзагом»!..

Неудивительно, что Парвусу, который так велико­душно поддерживал новоискровцев, пока дело шло преимущественно о кооптации старейших и заслужен­ных, тяжело стало в конце концов в подобном болотном обществе. Неудивительно, что он стал испытывать в нем все чаще taedium vitae, тошноту жизни. И он, наконец, взбунтовался. Он не ограничился защитой смертельно перепугавшего новую «Искру» лозунга «организовать революцию», не ограничился воззваниями, которые «Искра» отпечатала отдельными листками, спрятав даже по случаю «якобинских» ужасов упоминание о социал-демократической рабочей партии[i]. Нет. Освободившись от кошмара премудрой аксельродовской

16

(или люксембурговской?) теории организации-процесса, Парвус сумел, наконец, пойти вперед, вместо того, чтобы пятиться, подобно раку, назад. Он не захотел делать «Сизифову работу»[11] бесконечных поправок к мартыновским и мартовским глупостям. Он выступил прямо (к сожалению, вместе с Троцким) с защитой идеи революционно-демократической диктатуры[j], идеи об обязанности социал-демократии принять участие во временном революционном правительстве после низвер­жения самодержавия. Тысячу раз прав Парвус, когда он говорит, что социал-демократия не должна бояться смелых шагов вперед, не должна опасаться нанесения совместных «ударов» врагу рука об руку с революцион­ной буржуазной демократией, при обязательном (очень кстати напоминаемом) условии не смешивать органи­зации; врозь идти, вместе бить; не скрывать разнород­ности интересов; следить за своим союзником, как за своим врагом, и т. д.

Но чем горячее наше сочувствие всем этим лозунгам отвернувшегося от хвостистов революционного социал-демократа[k], тем неприятнее поразили нас некоторые неверные ноты, взятые Парвусом. И не из придирчи­вости отмечаем мы эти маленькие неверности, а потому что кому много дано, с того много и спросится. Всего опаснее было бы теперь, если бы верная позиция Парвуса была скомпрометирована его собственной неосмо­трительностью. Именно к числу по меньшей мере неос­мотрительных фраз в разбираемом предисловии Парвуса

17

к брошюре Троцкого относятся следующие: «Если мы хотим обособить революционный пролетариат от дру­гих политических течений, то мы должны уметь стоять идейно во главе революционного движения» (это верно), «быть революционнее всех». Это неверно. То есть, это неверно, если взять это положение в том общем смысле, который придан ему фразой Парвуса, это неверно с точки зрения читателя, который берет это предисловие как нечто самодовлеющее, независимо от Мартынова и новоискровцев, не упоминаемых Парвусом. Если взгля­нуть на это положение диалектически, т. е. относительно, конкретно, всесторонне, не подражая тем литератур­ным наездникам, которые даже много лет спустя вы­хватывают из цельного произведения отдельные фразы и извращают их смысл, — тогда ясно будет, что это направлено Парвусом именно против хвостизма и, по­стольку это справедливо (сравни особенно последую­щие слова Парвуса: «если мы отстанем от революцион­ного развития» и т. д.). Но читатель не может же иметь в виду одних хвостистов, и среди опасных друзей рево­люции из лагеря революционеров кроме хвостистов есть еще совсем другие люди, есть «социалисты-револю­ционеры», есть люди, вовлекаемые потоком событий, беспомощные пред революционной фразой, как Надеждины, или такие, у которых инстинкт заменяет рево­люционное миросозерцание (вроде Гапона). Об них позабыл Парвус, и позабыл потому, что его изложение, развитие его мысли шло не свободно, а связанное прият­ным воспоминанием о той мартыновщине, от которой он старается предостеречь читателя. Изложение Парвуса недостаточно конкретно, ибо он не считается со всей той совокупностью различных, имеющихся в России, революционных течений, которые неизбежны в эпоху демократического переворота и естественно отражают классовую нерасчлененность общества в такую эпоху. Неясные, иногда даже реакционные социалистические мысли совершенно естественно облекают в такое время революционно-демократические программы, прячась за революционную фразу (вспомните социалистов-револю­ционеров и Надеждина, который, кажется, изменил

18

только званье, перешедши от «революционеров-социа­листов» к новой «Искре»). А при подобных условиях мы, социал-демократы, никогда не можем и не станем ставить лозунга: «быть революционнее всех». За рево­люционностью оторванного от классовой почвы демо­крата, щеголяющего фразой, падкого на ходкие и де­шевые (особенно в аграрной области) лозунги, мы и не подумаем угоняться; мы, напротив того, всегда будем относиться к ней критически, разоблачать дей­ствительное значение слов, действительное содержание идеализируемых великих событий, уча трезвому учету классов и оттенков внутри классов в самые горячие моменты революции.

Точно так же неверны, и по той же причине, положе­ния Парвуса, что «революционное временное прави­тельство в России будет правительством рабочей демо­кратии», что «если социал-демократия будет во главе революционного движения русского пролетариата, то это правительство будет социал-демократическим», что социал-демократическое временное правительство «бу­дет целостное правительство с социал-демократическим большинством». Этого не может быть, если говорить не о случайных, мимолетных эпизодах, а о сколько-нибудь длительной, сколько-нибудь способной оставить след в истории революционной диктатуре. Этого не может быть, потому что сколько-нибудь прочной (ко­нечно, не безусловно, а относительно) может быть лишь революционная диктатура, опирающаяся на громадное большинство народа. Русский же пролетариат соста­вляет сейчас меньшинство населения России. Стать громадным, подавляющим большинством он может лишь при соединении с массой полупролетариев, полу­хозяйчиков, т. е. с массой мелкобуржуазной городской и сельской бедноты. И такой состав социального базиса возможной и желательной революционно-демократиче­ской диктатуры отразится, конечно, на составе револю­ционного правительства, сделает неизбежным участие в нем или даже преобладание в нем самых разно­шерстных представителей революционной демократии. Было бы крайне вредно делать себе на этот счет какие

19

бы то ни было иллюзии. Если пустозвон Троцкий пишет теперь (к сожалению, рядом с Парвусом), что «свящ. Гапон мог появиться однажды», что «второму Гапону нет места», то это исключительно потому, что он пусто­звон. Если бы в России не было места второму Гапону, то у нас не было бы места и для действительно «великой», до конца доходящей, демократической революции. Чтобы стать великой, чтобы напомнить 1789—1793, а не 1848—1850-ые годы, и превзойти их, она должна поднять к активной жизни, к героическим усилиям, к «основа­тельному историческому творчеству» гигантские массы, поднять из страшной темноты, из невиданной забитости, из невероятной одичалости и беспросветной тупости. Она уже поднимает, она поднимет их, — это дело облегчает своим судорожным сопротивлением само правительство, но, разумеется, о продуманном полити­ческом сознании, о социал-демократическом сознании этих масс и их многочисленных «самобытных», народных и даже мужицких вожаков -не может быть и речи. Они не могут теперь же, не проделав ряда революционных испытаний, стать социал-демократами не только в силу темноты (революция просвещает, повторяем, со сказоч­ной быстротой), а потому, что их классовое положение не есть пролетарское, потому, что объективная логика исторического развития ставит перед ними в настоя­щую минуту задачи совсем не социалистического, а демократического переворота.

И в этом перевороте со всей энергией будет участво­вать революционный пролетариат, отметая от себя жал­кий хвостизм одних и революционную фразу других, внося классовую определенность и сознательность в головокружительный вихрь событий, идя неуклонно и смело вперед, не страшась революционно-демокра­тической диктатуры, а страстно желая ее, борясь за республику и полную республиканскую свободу, за серьезные экономические реформы, чтобы создать себе Действительно широкую и действительно достойную XX века арену борьбы за социализм.